— Дмитриевский тоже скажет, что он на стороне людей. Или Ходорковский, кто угодно. Все они так скажут.
— Не на стороне людей, а на стороне их будущего. Они вкладывают в это своё представление о том, как должна состояться жизнь того или иного человека. А я считаю, что если не нацизм, то всё нормально. Если человек живёт так, что он не наносит вреда другому, то он имеет право жить с любыми взглядами, кроме человеконенавистнических. А связано это с Европой или ещё с чем-нибудь — не важно. Я вообще очень сильно «полевел» в последнее время. Мне, например, кажется, что человеку настолько тяжело живётся в принципе, что любая помощь, любое доброжелательное отношение к нему — это не просто норма, это идеал. Только он сам может проголосовать за своё будущее, которое ему нравится.
Но есть какой-то малый народ — я употребляю это словосочетание не в том смысле, в котором этот термин использует Ростислав Шафаревич, — есть малый народ, который узурпировал право на истинное знание о будущем России. И всё! — если этому знанию сама Россия не очень соответствует, то из неё вычитаются какие-то свойства и объявляются недолженствующими.
— На этом месте, быть может, надо вернуться к началу. Потому что если сегодня ты пришёл к таким взглядам, где-то у них должен быть исток. Верно?
— Я формировался в православной патриотической среде. Мой бывший тесть Виктор Аксючиц — довольно известный религиозный философ. В своё время он был депутатом и совсем недолго советником Бориса Немцова, когда тот был главой правительства.
Я помню свои восемнадцать-двадцать лет — помню эту наполненность любовью к России. Причём это не была любовь неофита. Я формировался ещё до этого в лоне русской литературы.
Но когда я начал работать на радио — это был тоже мой осознанный выбор. И понемногу из патриота с очень демократическими взглядами я становился либералом, который ценил более свободу, нежели справедливость. Вернее, всё это как-то жило во мне параллельно. Патриотическая идея не ушла совсем, а просто была отодвинута на какое-то время, хотя всё равно давала о себе знать. Например, я очень негативно оценивал экономические реформы, которые происходили при Ельцине, команду Гайдара, ограбление страны и нищету колоссального количества людей, которые еле пережили эти времена, а многие и не пережили. Ельцина я не воспринимал абсолютно. В 1993 году, когда был расстрелян парламент, я ушёл с «Радио "Свобода"». Не работал там полтора года. Савик Шустер, который тогда был шефом московского бюро, уговорил меня, в связи с началом второй чеченской войны, вернуться.
— То, что ты делал в Чечне, и то, что ты делаешь здесь: имеет ли это общие черты какие-то? Изменились ли твои оценки первой чеченской и второй чеченской кампании?
— Что касается Чечни, мои оценки не изменились в связи с первой войной и, отчасти, со второй войной тоже. Потому что тогда российской стороне можно было вести себя иначе и не положить такое количество гражданского населения. Всё-таки там десятки тысяч человек погибли. Конечно, не двести тысяч, как утверждают «ичкерийцы». «Мемориал» даёт от сорока до шестидесяти — статистики нормальной до сих пор нет. Помнятся и чудовищные фильтрационные пункты, и колоссальное количество гражданского населения, которое прошло через эту мясорубку, через все эти издевательства. Это всё, на мой взгляд, абсолютно недопустимо.
Во вторую войну вели себя ещё более жёстко, хотя погибших было значительно меньше, потому что люди уже научились многому. В первую войну колоссальное количество жертв объяснялось тем, что люди просто не умели прятаться, не умели себя вести, оберегать себя от обстрелов. К тому же, во вторую войну практически вся Чечня находилась на выезде.
Но я хочу заметить сейчас, что по части издевательств украинцы наших обогнали. Наши проигрывают в этом конкурсе. Возможно, по части пыток и издевательств украинцы имеют куда более серьёзные традиции? Я узнаю здесь о том, что происходило с захваченными в плену, — в Чечне о подобных издевательствах никто слыхом не слыхивал…
Из дня сегодняшнего по итогам чеченской войны могу сказать: конечно, с этим нужно было что-то делать, потому что весь Кавказ трещал по швам. Если бы на самом деле вот это ваххабитское подполье сумело выйти из национальных квартир — потому что оно всё же оставалось обособленным, каждое подполье в пределах собственной республики, — то последствия могли бы быть гораздо более серьёзными. Это был наш опыт борьбы с ИГИЛ. Это была вещь необходимая, и задача была решена. И вот это можно полностью поставить в заслугу руководства России. Ваххабитское сопротивление оказалось вытеснено за пределы России, что очень важно. И сейчас его, между прочим, уничтожают на территории Сирии, что тоже представляется необычайно разумным.
Но главное сегодня происходит здесь. Я вообще считаю, что Донбасс — в авангарде русского мира.
…в хорошем настроении я выпил свою рюмку, и Бабицкий вызвался меня довезти к месту моего обитания.
Выяснилось, что он здесь взял внаём «копейку», которая к тому же не заводилась, поэтому Бабицкий всегда парковал её на пригорке — благо, Донецк город неровный, на холмах построенный.
Мы уселись в машину, Бабицкий включил зажигание, снял машину с ручника, поставил на нейтралку, мы покатились, потом врубил первую — и мы завелись.
Был уютный осенний вечер, почти ночь, и в который раз я думал о том, что Корней Чуковский был прав: в России надо жить долго. Умные люди в России меняются так, что их, усни ты лет на двадцать, можно и не узнать.
…и про кума Захарченко тоже был прав. Жалко кума.
Вернувшись в своё пристанище, я вдруг вспомнил эту аналогию бывшего товарища Бабицкого — про Крым и комнату из коммунальной квартиры, которую Россия прибрала.
Это ведь по-своему трогательная аналогия, которая неизбежно характеризует, насколько материалистично, даже несколько меркантильно сознание людей.
Но даже если принять эту аналогию во внимание, всё равно ведь смешно.
В доме, где случилась такая беда с крымской коммунальной комнатой, случалось всякое.
Там, к примеру, жило одно семейство, которое буквально в ежедневном режиме приходило в другие комнаты, разносило там в хлам всю мебель, сбивало люстру, убивало отца семейства, и потом объявляло семье: ваш отец был мерзавец, он готовил большую войну против соседей, но теперь вы спасены. На правах спасателей теперь мы будем пользоваться вашим водопроводом, газопроводом, да и вообще всем, что у вас тут течёт из кранов.
Однажды несколько сильных семейств, собравшись вместе, пришли в отдельную квартиру, и объявили: ребята, теперь вы будете жить отдельно, нет у вас никакой семьи. Давайте вы лучше будете резать друг друга. И разделило эту квартиру на семь частей, или даже больше.
Иногда самое сильное семейство приходило в гости к другим семействам и подбивало их на очередной подвиг: а давайте, говорило оно, разнесём в хлам пару комнат на третьем этаже, и одну на втором — вы же видите, как они там себя ведут?
И они, хоть и нехотя, но шли. И разносили в хлам целый этаж, комнату за комнатой.
Оттуда в ужасе бежали, потерявшие кров, жильцы, и эти же семейства, что устроили погром на целом этаже, изнемогая от собственного милосердия, принимали и кормили незваных гостей.
Но те отчего-то не отвечали им благодарностью, и порой даже пытались изнасиловать жену отца семейства, или учили детей в этом семействе своим молитвам.
Ещё в большом доме жило семейство, которое однажды въехало в комнату на тех основаниях, что там жили их предки несколько тысяч лет назад.
Всё, вроде бы, было оформлено вполне законно, но в отместку в эту комнату стали прибегать подростки из соседней комнаты и бросать бомбу то прямо на обеденный стол, то в вазу с цветами, то в ванную, где кто-то мирно пытался мыться.
В этом безумном мире — где всё грохотало и дымилось, где одна семья бросалась с диким криком на другую семью, пожелавшую отделиться, — причём не просто бросалась, а поджигала дверь, порог, полы, детские игрушки соседу — и упоённо наблюдала за результатом, — в этом самом мире оставались люди, которые старательно видели только какую-то одну часть реальности, очень маленькую, совсем крохотную: словно они всю жизнь наблюдали за миром из-за плинтуса, или в дверной глазок, или из-под сахарницы.
…аналогия с коммунальной квартирой оказалась, при всей своей глупости, крайне увлекательной темой для размышления. Перебирая комнату за комнатой, куда проще заснуть.
Если, конечно, поблизости не стреляют.
К сожалению, люди, придумывающие аналогии, крайне редко живут в мире, где падают бомбы.
Обычно они ужасно страдают из-за Крыма, словно там случилось самое страшное побоище на их веку. Но, между прочим, крымская история знаменательна тем, что это самый малокровный раздел, случившийся за целые десятилетия.
